Можете представить, о чем вы будете вспоминать, когда вам исполнится сто лет? Пробежит ли вся жизнь перед глазами или всплывут только самые счастливые моменты? Сегодня в Томске живет всего десять человек, перешагнувших столетний рубеж. Они пережили последнего русского царя Николая II, Временное правительство, революцию, советскую власть и развал Союза. Они разнятся в оценках прошлого. Но их знание уникально, ведь это их личные воспоминания о целом пережитом столетии. Двое из них поделились ими с корреспондентом «Городской газеты». / Текст и фото Екатерины Шестаковой.
Дарья Михайловна Каратун
Родилась 5 апреля 1909 г. в Первомайском районе Томской области. Труженик тыла. У нее трое детей, семь внуков, девять правнуков и праправнучка уже в школу пошла. Скоро родится еще один праправнук. Сейчас живет с дочерью Елизаветой Антоновной.
- Мы же еще при царе жили. Помню, у нас стоял его портрет — Николай сидел с женой, дети около них стояли. Мы терли его, чтобы блестел. И мужик какой-то пришел — схватил со стенки и на пол бросил, он разбился. А мы маленькие были, плакали. Он говорит: «Чего плачете? Лучше вашего отца держите». Тогда первая война с немцами началась, отца забрали.
- Меня отдали в школу, но я даже первого класса не закончила. А у меня такая память была: мне скажешь — я все запомню. Как сейчас помню, было в книжечке: «Зина посадила розу. Зина занозила руку». Пошла где-то в ноябре туда, а уже в марте перестали учить. Переворот случился. То белые, то красные. Не стали Богу учить молиться.
А мы жили около речки и моста. И слышим уже по мосту — дых-дых-дых, стучат колеса. Белые едут. Помню, что мамка испугалась сильно. А я была в няньках. Так детей старших в угол, а маленькую за печку. Они стучат-стучат, а мы притаились… - А по воскресеньям летом были у нас вечерки. Приходили с разных деревень на выходной вечер в воскресенье. А там танцы у нас были — ух! Сейчас танцы не такие: я вот как видела, обнимутся, друг к другу голову повернут и спят. А раньше были — только свист стоял.
- Перед новым годом гадали. Спала под окном — одна изба была, отец на печи, я скамеечку поставила к окошку. Бросила под окно лен. И легла. Сказала: «Сею-сею под окном лен, а кто будет мой, приди ко мне и гладь лен». И вот снится: я в своем огороде, только не со льном, а с коноплей. И пустила эту коноплю из рубашки, а сама бегу. За мной бежит соседский парень. Только он добегает, а мой Антон со стороны речки бежит и как схватит меня. И я так в Антоновых руках и осталась.
- Пришли большевики — поломали церкви, где они были. Колокола поскидывали, кресты посбивали. Клуб что ли сделали. А где так и попа расстреляли. Старухи выходили, плакали. А я верю и молилась: не пойду сказать большевикам, что молюсь. Миленька, Бог на свете есть. Я в этом уверилась: если человек плохое кому сделал, его Бог накажет.
- У меня мужа взяли на войну, осталась с тремя детьми, их одна растила. Он мне писал письма, а потом не стал. И мне приходит похоронная: «пропал без вести». А я и потом ждала.
- «Мама как папу проводила, так больше все, никаких замужеств. До сих пор ждет. Ведь как в газетах и журналах пишут — пришла похоронка, а человек потом живой приходит. Так и мы ждали папу», — говорит дочь Елизавета Антоновна.
- «Сколько себя помню, у нас иконы всегда висели. А еще раньше были такие плакаты-портреты — Энгельс, Маркс, Ленин и Сталин. Такой яйцевидной формы, тоже в рамочках. Калинин был отдельно. У мамы были большие полотенца вышитые. И все они были под одним полотенцем — иконы и портреты. Папин друг как-то говорит: «Антон, как так иконы и властные руководители под одним полотенцем? Как они так уживаются?». Папа ответил: лишь бы люди ужились между собой, а они всегда договорятся!» — говорит дочь Елизавета Антоновна.
Евдокия Федосеевна Грицук
Родилась 3 августа 1910 г. в деревне Богословка Асиновского района Томской области. Труженик тыла. У Евдокии Федосеевны трое детей, четверо внуков и четверо правнуков. Сейчас живет с дочерью Антониной Ивановной.
- Нас в семье было десять детей, я была третьей. Отец и мать в колхозе всегда работали. Дедушка два раза в Германии был. Ему руку ранило. А брата убили на второй войне.
- В деревню приходили и красные, и белые. Белые забрали лошадь и меня хотели забрать. А мама спрятала меня в подполье. Мама кушать готовила им, может, они ей чего говорили, звали быть с ними, не знаю. А Ваню маленького били, и его отца заставляли стать белым. Белые стояли около их дома неделю.
- «Мама рассказывала, как они собирались в молодости, пели песни под гармошку, под баян, и пряли. В холщевых рубашках ходили — одеть было нечего, а было весело, — говорит дочь Антонина Ивановна. — Даже когда война закончилась, мне 12 лет было. Ни о чем не думали, ничего не было, но картошки поешь, молока напьешься и довольный».
- С Ваней росли вместе, были свои друг другу. И свадьба была: гуляли один день, немного народу было. Ване лет не хватало, на два года моложе меня был, так не регистрировались сначала. Он армию отслужил и как пришел, так и зарегистрировались.
- «Папу забрали на войну, он был там связистом. Дошел до Берлина. Писал нам письма, теплые, говорил, что война скоро закончится. Да все так писали!» — вспоминает дочь Антонина Ивановна.
- Ваня ездил везде по колхозам, нигде не жилось хорошо. Ни праздника, ни выходного не знали. Только привыкну, надо уезжать. Все дорогое мне бросать. Это же партийный билет: куда отправят — туда и едь. Прошу, молю, не поедем. А он: «Я должен выполнять». Обидно.
- «Тогда жить было лучше. Да, и на религию нападали, и забирали кого-то под арест. Но у нас было тихо, никто не заставлял вешать портреты вождей, никто не проверял, кто молится. А церкви не было — рушить было нечего.
Вот мама у нас очень набожная, а папа не верил, даже нас ругал, когда мы крестились. Мы, наоборот, все горой за Сталина были, жили и друг другу помогали. В нашей деревне было много эвакуированных из Ленинграда. И мы делились последней крошкой», — говорит Антонина Ивановна.
